«Лес рубят – щепки летят» – известная российская поговорка, не имеющая аналогов в большинстве других языков. Почему в России количество щепок зачастую гораздо выше срубленного леса? Что такое «чертова пахота» по-российски? Сколько теряет наша страна на сжигании попутного газа? Почему экология в нашей стране – нелюбимый приемный ребенок? На эти и другие вопросы «АН» отвечает известный эколог, директор Института водных проблем РАН, член-корреспондент РАН Виктор ДАНИЛОВ-ДАНИЛЬЯН.
Нефтяной ужас
– Виктор Иванович, главная международная экологическая новость – разлив нефти в Мексиканском заливе. Почему высокотехнологичная компания проморгала возможность катастрофы?
– ВР оказалась неподготовленной к этому событию, потому что они не анализировали такой возможности! В результате не ожидали проблем, связанных с более высоким давлением в скважине, с глубиной, с течениями. Примета постиндустриального мира – начинаем думать о неприятностях, когда они уже произошли.
Это касается всего, что делает человек с природой. Я считаю, что эпоха, когда фигурой номер один был изобретатель, – кончилась. Теперь фигурой номер один должен стать прогнозист. А для этого нужна фундаментальная наука, которая может заниматься анализом возможных последствий, нужны вложения в нее. Нужно поддерживать экспертное сообщество, холить и лелеять его! Но так почти никто не делает во всем постиндустриальном мире. А в России экспертное сообщество не «холится» совсем.
– Значит, и нам угрожает что-то подобное, когда начнем бурить новые скважины?
– Масштабы трагедии обусловлены спецификой скважины – очень большая глубина бурения – полтора километра. При этом бурение производилось с плавучей платформы. Нам события подобного масштаба пока не угрожают. Все разведанные нефтяные месторождения на российском шельфе – это фактически мелководье. И бурят со стационарных платформ, поэтому ликвидировать последствия будет проще.
– Но мы планируем бурить и на других глубинах на шельфе?
– Там тоже не будет таких глубин, как в Мексиканском заливе. Глубина «всего-то» 100–200 метров. Главная опасность – стамуха (ледяные глыбы, вставшие на мель), поэтому планируют ставить тяжелые буровые платформы. Для них стамуха не страшна, несмотря на огромное давление.
– Ведь и мы бурим с платформ, в том числе на Каспии? Как будем ликвидировать последствия, если, не дай бог, произойдет разлив, ведь Каспий сейсмоопасный регион? Существуют методики? Что в таком случае будет с Каспийским морем?
– Там, где стоят наши платформы, сейсмичность не столь велика. Плюс хорошие нефтяные платформы должны ее выдерживать. Технические средства, чтобы сделать платформу безопасной, есть. Но все, как всегда, упирается в экономику.
– А ученые привлекались к анализу сейсмичности района и этих платформ?
– Экспертные сообщества у нас вообще ни к чему не привлекаются. У нас сейчас нет аналога Госэкоэкспертизы, как это было раньше. Нет! Президент говорит, что ее нужно восстанавливать. Реакции никакой.
– Российские ученые уже говорили, что существуют методы борьбы с разливами при помощи особых бактерий, «поедающих» нефть. Почему этот метод не используется?
– Естественное разложение нефти, которая попала на поверхность земли или воды, и сейчас производится бактериями. Есть современные биотехнологии, которые позволяют выводить, получать и производить новые штаммы. Причем под определенные природные условия. Они действительно помогают быстрее разлагать нефть. Но в других условиях, например, если вы собрали загрязненную нефтью землю, уложили ее в бункер и запустили туда специальные бактерии. Как компостную яму на даче складируете. И совсем другое дело, когда это море, когда колоссальный объем и неконтролируемое распространение. И никакие боновые заграждения не работают.
От такого рода технологий там толку очень мало. Нефть частично тонет, но остальное несет к берегу. Территория загрязнений колоссальная, и человек почти бессилен. Ему остается только отмывать берег. И пытаться спасать растительный и животный мир побережья США.
У нас большую опасность представляет не бурение с подводных платформ, а наземные аварии. В 1992–1996 годах в России происходило по 20 тысяч прорывов нефтепроводов в год. В 2001 году – 40 тысяч прорывов на местах добычи. В последние годы – по нескольку тысяч прорывов. Самая страшная катастрофа произошла в 1994 году около Усинска в Коми, тогда из-за разрыва трубопровода вылилось до 100 тысяч тонн нефти, пятно протянулось на 18 км и по реке Печоре дошло до Северного Ледовитого океана. Про фауну и флору на громадной территории теперь можно просто забыть, ущерб достиг 500 миллионов долларов.
А у нас в квартире газ, а у вас?
– Продолжая тему углеводородов. Когда летишь над Дальним Востоком, Западной Сибирью, то отчетливо видно – сколько попутного газа сжигают в факелах. Как это отражается на экологии? Существуют ли методики определения ущерба от сжигания? Возмещают ли эти экологические потери нефтяные компании? И можно ли не сжигать газ, а использовать его?
– Самое светлое место на земле – Ханты-Мансийский округ, север Тюменской области. Ни один мегаполис не дает столько света, сколько его дают факела, в которых сжигается попутный нефтяной газ. Но точных данных, сколько его сжигают наши нефтяники, не существует. Несколько лет назад В. Путин назвал официальную цифру – 20 миллиардов кубометров попутного газа в год. Это годовая добыча хорошей газодобывающей страны. Эксперты говорят о 50 миллиардах кубов.
Нефтяная промышленность занимает первое место по загрязнению окружающей среды. В 2004 году нефтяная промышленность в России давала больше 4 миллионов тонн выбросов в атмосферу загрязняющих веществ. В 2007 году – 3 миллиона. 706 тысяч тонн выбросов. Почти все эти выбросы – результат сжигания попутного нефтяного газа. Стоимость тысячи кубометров газа примерно 1,5–2 тысячи рублей. Считайте сами – сколько миллиардов буквально улетает в воздух!
– Но это не совсем корректное сравнение – попутный газ более грязный, его нельзя продавать сразу…
– Стоимость установки для очистки и осушки нефтяного попутного газа мизерна по сравнению с его окупаемостью. На выходе получаем метан, который сразу можно направлять «в трубу», а можно поставить небольшое производство для сжижения и продавать населению. Такого безобразия нет ни в одной развитой стране мира. Уровень утилизации попутного нефтяного газа в развитых странах приближается к 100%.
В России базовые ставки за загрязнение окружающей среды исключительно низкие, в среднем в 50 раз ниже, чем в Европе. Повышать их не хотят. Аргументация простая и лукавая – предприятие просто разорится или перестанет показывать точные объемы выбросов. С 2000 года сломали систему экологического контроля.
Сейчас не проходит здравая идея об оплате потерь. Плату планировалось брать от стоимости продукции, которая могла бы быть произведена из потерянного сырья. Не получилось! Добытчикам невыгодно.
Лесная «чертова пахота»
– Нефть и газ – невозобновляемые источники экспорта. Но ведь есть и те, которые могут приносить прибыль столетиями. Тот же лес и изделия из него. Что происходит в лесной отрасли России? Особенно на Дальнем Востоке, в Сибири.
– Происходит успешное внедрение экспортной экологической преступности из Китая в Россию. Там за незаконную порубку – смертная казнь. У нас – премия. Например, тот же кедрач фактически уничтожен. Немного осталось в заповедниках – Кедровая падь, Уссурийский заповедник. Но и на них идет полномасштабное
браконьерское наступление. Забайкальской тайги уже нет. В Бурятии леса вырубаются так, что не успевают вывозить.
– Есть же федеральные ведомства, которые призваны по долгу службы беречь природу…
– Росприроднадзор – слабая организация с убогими возможностями. И даже они не используются в полной мере. В 90‑е годы в России было 5600 федеральных инспекторов по охране окружающей среды. Сейчас – 300 человек! На территорию 17 с лишним миллионов квадратных километров!
– Есть ли статистика – сколько у нас осталось леса?
– Нет. Этого никто не знает, в том числе и руководство страны. Нет официальных объективных данных. Сейчас по спутниковым снимкам можно отличить майора от полковника! Можно сфотографировать вырубки со спутника. Но для обработки этих данных потребуется несколько тысяч человек – сам спутник деревья не посчитает. А число природоохранителей все время сокращается.
Использование спутников в целях охраны природы и лесов было полностью отработано еще в «лихие 90-е годы». Тогда в рамках программы «Гор – Черномырдин» был создан совместный проект «Специальная экологическая инициатива». Был подпроект в рамках «СЭИ», который касался лесов. Но комиссия распалась, и инициатива «умерла».
– Восстановление в регионе лесов возможно, пусть даже в перспективе?
– Уровень восстановления – мизерные проценты от вырубленного, вывезенного леса. Если считать эффективно выращиваемый, а не отчет о посадках, которые то ли приживутся, то ли нет. Опять же данных нет, так что можно только предполагать. Но уже понятно, что уничтожается вся экосистема Дальнего Востока! А со стороны властей тишина. Конечно, можно ошейник надеть на уссурийского тигра, но это же не защита, это профанация.
Экосистемы могут восстанавливаться после подобного кощунства, но одни придут в норму относительно быстро, другие – через 300–400 лет, а могут и не восстановиться.
– Но не только Россия экспортирует лес…
– Да, существует скандинавская технология вырубки леса. Она вообще не приводит к видимым изменениям в экосистеме. Лес воспроизводится естественным путем. Это многопрофильная технология. Например, выборочная рубка только спелых деревьев. Но главное – никаких трелевочных тракторов, как в России. Только две машины. Одна транспортная, с огромными колесами, которые не вредят грунту из-за минимального давления. И вывозит она не сорокаметровые хлысты, как у нас. Там вывозят аккуратные бревна длиной от 4 до 6 метров. Вторая машина собственно пилит-рубит. Захватывает ствол, спиливает, а сучья, листва, хвоя – все остается на месте. Это удобрение, которое необходимо для воспроизводства нового леса. Наш же метод сами лесорубы называют просто – «чертова пахота».
– Независимые экологи говорят, что при проектировании и возведении олимпийских объектов в Сочи фактически разрушается экосистема курорта. Так ли это? Нет в этих заявлениях преувеличения?
– Я стараюсь избегать комментировать эти проблемы. Можно что угодно и где угодно писать о нарушениях там. Но это даже не глас вопиющего в пустыне. Это писк комара во время девятибалльного шторма. Сочи, к сожалению, это отдельная запретная тема до 2014 года. Изменить уже ничего нельзя. И решить проблемы обеспечения всем, что нужно для проведения Олимпиады, за оставшееся время без серьезнейших экологических нарушений – невозможно. Поэтому протестовать бессмысленно!