В Израиле умер актер и режиссер Михаил Козаков, завещав похоронить себя в России. В драматической жизни артиста это – последняя перипетия…
Актер он был первоклассный, режиссер неровный, с одним шедевром и тремя интересными фильмами, чтец – на любителя, а литератор отменный – его автобиографические книги читаются не хуже авантюрных романов.
Но не так уж важно, где именно, в какой области сильнее выразился неповторимый «аромат личности». Козаков – это Козаков: запоминался с первого предъявления. (Неправдоподобный красавчик! Совсем и не надо мужчине быть таким – ей-богу, точно нарисованный!)
Как у лермонтовского Печорина, у него были никогда не улыбающиеся глаза. И удивительно красивый голос с чуть манерными «декадентскими» интонациями. (Что не помешало ему блистательно озвучить Слоненка в мультфильме «38 попугаев».)
В середине 70-х он вдруг разразился целым каскадом комедийных ролей, среди которых и «старый солдат, не знающий слов любви» из «Здравствуйте, я ваша тетя!». Элитарный актер, один из корифеев «Современника», сыгравший Дон-Жуана у Эфроса (пусть и во втором составе), – спокойно шагнул в массовую культуру. Которую, впрочем, не очень-то и покидал со времен «Человека-амфибии».
Это теперь актер может утром лабать сериал «Всегда любовь никогда», а вечером изображать Гамлета в театре. А в 70-х годах за такие штуки критики сжирали с потрохами. Но тут обошлось. (Любили его даже критики – ведь и среди них попадались дамы…)
Кроме того, время от времени Михаил Михайлович фигурировал в роли Дзержинского, и этот образ всякими инстанциями был вроде как за ним закреплен.
Интересный компот получается – но об этом сам Козаков написал в книге «Третий звонок». Еще всерьез и не болел, когда писал книгу, но с кокетством настоящего актера объяснял – в его жизни уже прозвенел третий звонок, надо готовиться, подводить итоги…
Однако судьба никуда не спешила. Дала режиссеру бессмертных «Покровских ворот» и книгу мемуаров выпустить не одним изданием, и справить 75-летний юбилей.
(Может быть, судьба – тоже дама?)
Я как зритель приметила Козакова, когда вышел каким-то чудом снятый на «Беларусьфильме» в конце 60-х отличный мини-сериал «Вся королевская рать» по роману американца Р.П. Уоррена. Это было предсказание того, что в России случится гораздо позже и будет выглядеть куда карикатурнее. Это – про изнанку демократии, про всеобщую коррупцию, про судьбу сильного и злого человека, который решил оседлать жизнь. В этой картине вместе с великолепным Георгием Жженовым (он играл губернатора Старка) поразительно сыграл Михаил Козаков. Он изобразил молодого, образованного, способного журналиста, который пошел в команду Старка, надел маску закоренелого циника и погряз в политических интригах.
У него настороженные глаза, он усмехается как всезнайка и пытается «держать спину». Всезнайство и мнимый цинизм – прикрытие, уловка, защита. Джек Берден скрывает жизнь сердца, где живут обыкновенные чувства, но пропитанный иронией голос все-таки не раз дрогнет от боли, гнева, страха, растерянности, любви…
Михаил Козаков в жизни не то чтобы носил маску – но, конечно, тоже «работал под прикрытием», защищался. Эта его трубка, томный вид… Многие считали его надменным Актером Актеровичем. Но знаменитые саркастические интонации Козакова частенько скрывали «беду от нежного сердца». Ведь он, переигравший в молодости немало корыстолюбивых негодяев, был непрактичен до изумления. И временами до того простодушен, что даже странно.
Наверное, разные намешанные в Козакове крови не только не слились в согласии и примирении, но устраивали между собой форменные разборки. И вот из смышленого и практичного еврея Козаков превращался в мечтательного вольного грека, а затем в экстатического русского с его патологическим идеализмом. И поди угадай, кто сегодня «вылезет»!
Но всем козаковским ипостасям были присущи плодовитость и работоспособность – оставил он на этой земле немало. И детей, и фильмов, и верных зрителей.
Я повстречала его несколько лет назад на одной вечеринке, под ручку с новой женой (в которой ничего хорошего, кроме молодости, не было). Он был навеселе, что ему шло до определенной степени. Потом артист становился чересчур шаловлив, но, конечно, злодейского своего обаяния не терял.
– О! – бурно приветствовал меня Козаков. – Вот Москвина! Она у нас не блещет красотой, зато блещет умом! Отчаянно блещет!
Я смеялась – не обижаться же? Мы разговаривали с ним несколько раз об искусстве и жизни – кажется, с обоюдной пользой. Он мне был симпатичен не только как человек великой кино- и театральной эпохи. Чувствовалось, что Козаков личность хоть и сложная, но, по сути, чистая. Он безумно, безгранично, истинно любил искусство, всякое искусство: стихи, музыку, театр, кино, живопись. Никакого снобизма – это была его повседневная пища, еда ума, без которой невозможно было жить. Не зря же Козаков выучил наизусть сотни стихотворений – душа его жаждала поэзии, как жаждут люди воды в пустыне. Он не мог жить «просто так», не загораясь, вне творчества.
И при этом очень неспокойно было у него на душе. Мне даже казалось, иной раз он не справляется со своими страхами, живет в состоянии паники. Ведь его отъезд в Израиль 92 года – что, как не паника? Знавший вкус большого успеха, Козаков с болью видел, как меняется его публика, уезжает, умирает, перестает вообще куда-то ходить.
Некоторые ворчат – дескать, метался Козаков туда-сюда. Хорошо, «живите свою жизнь» умней Козакова. А он со своими безалаберностью, упрямством, безупречным артистизмом и рабской преданностью искусству заслуживает любви и сострадания.
Почему так хороши его картины – «Безымянная звезда», «Визит дамы», «Покровские ворота»? Потому что в них нет ни политической, ни эстетической конъюнктуры. А есть «сливки души» режиссера и горячая любовь к актерам (и к людям, добавим мы).
«Умолк вчера неповторимый голос» – как-то написал поэт.
Думаю, неповторимого Михаила Михайловича Козакова лучше всего помянуть стихами…