Не помню, сколько мне было лет, – помню, был я еще маленьким. Не помню, какой журнал я листал, – помню, что он был большим. Не помню, как называлась статья, – помню, что в названии была фамилия: ЭРЬЗЯ. Необычная фамилия. Потом было знакомство с работами Степана Дмитриевича Эрьзи. Хорошо, что я был тогда малолеткой. А то бы услышал про то, как гениально отразил мастер «духовные поиски» Льва Толстого. Меня же просто заворожил этот взбалмошный, взлохмаченный дядька – такой же забавный, как и фамилия автора, его создавшего.
Начало
Степан Дмитриевич Нефедов (настоящая фамилия Эрьзи) родился 27 октября (по ст. стилю) 1876 г. в селе Баеве Алатырского уезда Симбирской губернии (ныне это Ардатовский район Республики Мордовия) в крестьянской семье. Спустя пару лет семья переехала в Баевские Выселки. Как позже рассказывал сам Эрьзя своему другу и биографу Григорию Сутееву, он помнил, как переезжали, как в первое же половодье их залило, как строилась новая изба, как из чурочек и глины мастерил он тогда фигурки людей и животных, раскрашивая их чем придется.
Поддерживали художественные опыты Степана и в церковно-приходской школе, куда он поступил в десятилетнем возрасте. Тогда же старший брат Иван, который в это время был уже столяром и искусно резал по дереву, научил этому искусству Степана.
В четырнадцать лет Эрьзя заканчивает школу и перебирается в Алатырь, где пытается поступить на учебу в иконописную мастерскую. Его берут. Сначала в одну, потом в другую. Но везде учеба заключается главным образом в мытье полов, выпасе гусей и беготне за водкой.
В 1893 г. Эрьзя с тремя рублями в кармане отправляется в Казань. Здесь он также пытается получить место ученика в какой-либо иконописной мастерской. Наконец-то ему везет: он поступает в мастерскую Петра Андреевича Ковалинского. Правда, учеником он там пробыл недолго – всего неделю. Помог случай. Вот как об этом вспоминал сам скульптор: «Все воскресенье мастерская пустовала. Я нашел кусок полотна, палитру, наладил краски, с жаром начал работать и так увлекся, что не слышал, как ко мне подошел хозяин. «Ты мастер, – сказал Петр Андреевич и указал в углу мастерской незанятое место. – Завтра это место с мольбертом твое...»
За четыре года совместной работы они расписали 14 церквей Казанской губернии. Возможно, их сотрудничество продолжалось бы и дальше. Возможно, сейчас бы мы сравнивали иконописца Степана Нефедова с Андреем Рублевым, но...
В 1896 г. Ковалинский взял Эрьзю на Всемирную выставку в Нижнем Новгороде. О дальнейшем лучше расскажет сам Степан Дмитриевич. Из «Автобиографии»:
«Мы зашли в отдельный сарай, выстроенный купцом Морозовым. В этом сарае выставлена была картина художника Врубеля. Когда я вошел, то так и застыл на месте. Меня так поразило произведение Врубеля, что я не в состоянии был двигаться.
– Дорогой Петр Андреевич, я больше в Казани жить не хочу. Поеду в Москву учиться и больше иконы писать не буду».
В 1900 г. Эрьзя впервые приезжает в Москву, дабы поступить в какую-либо школу для получения художественного образования. Этот визит закончился неудачей. На следующий год Эрьзя предпринимает вторую попытку и поступает в вечерний класс Строгановки. На следующий год выдерживает экзамен в Московское училище живописи, ваяния и зодчества.
В 1906 г. Эрьзя оканчивает училище и уезжает в Италию, куда давно его зовет Даниэль Тинелли.
Дон Даниэль, с которым Эрьзю (тогда еще Степана Нефедова) судьба свела в 1901 г., был незаурядным человеком. Прекрасный художник, окончивший Миланскую академию, он всю свою жизнь посвятил художественной фотографии, объездил почти весь мир и, несмотря на свои семьдесят лет, был бодрым и весьма энергичным. В 1904 г. Тинелли получает огромное наследство в Италии и уезжает туда. Через два года на лазурные берега Лаго-Маджоре приезжает и Эрьзя.
Смешная фамилия
Приехав к Тинелли, Эрьзя оказывается в двусмысленном положении. Да, дон Даниэль принимает его весьма радушно. Но в доме у дона на Эрьзю смотрят косо, подозревая в нем незаконно рожденного сына, а значит, и претендента на наследство. Да и сам Эрьзя все больше скучал по работе. И однажды, никого не поставив в известность, он покидает виллу. В конце концов, он оказывается в Милане, где полгода, говоря современным языком, бомжует, пока не удается устроиться на фабрику увеличения портретов Риккорди.
Однако и здесь не обошлось без недоразумений. На фабрике существовал обычай задерживать первую треть заработка в качестве залога. И когда голодающий Эрьзя не получил ожидаемых денег, он закатил скандал. Не зная итальянского языка, Эрьзя мог только на все лады варьировать единственное известное ему ругательство: tutti italiani cani («все итальянцы – собаки»).
От возможного «линчевания» Эрьзю спас знакомый армянин, работавший на фабрике. Он объяснил, что слово «cani» не итальянское, а русское и означает «хлеб». Что бедный русский художник изголодался и просит хлеба, которого ему не на что купить. Ему не то чтобы поверили, но бить Степана не стали. Однако еще долго не разговаривали с ним и не подавали руки.
В это время Эрьзя создает свою первую сильную вещь – скульптуру «Тоска». Это автопортрет измученного голодом художника, истомленного в безрезультатных поисках работы. Сделав снимок с «Тоски», Эрьзя принес его на фабрику. Однако ему не поверили: «Это работа знаменитого профессора». Чтобы убедить в истинности своих слов, Эрьзя пригласил посмотреть оригинал. Когда на следующий день Эрьзя пришел на фабрику, все итальянцы как один встали со своих мест в знак глубокого уважения к таланту скульптора.
А спустя пару лет, в 1909 г., в почтении замерла вся Европа. Это случилось на Всемирной выставке искусств в Венеции. На ней экспонировалась скульптура Эрьзи «Последняя ночь приговоренного к смертной казни».
Успехи в Венеции и Милане сразу поставили Эрьзю в ряды первых художников Европы. Именно тогда Степан Нефедов и взял этот псевдоним: название одной из этнических групп мордовского народа – эрзя.
Несмотря на успехи, материальное положение Эрьзи стало еще хуже. Фабрика Риккорди закрылась, из мастерской скульптора выселили, а вещи выбросили. Денег не было. Работы почти все погибли при выселении. Небольшая часть осталась в Венеции и Милане да у Уго Неббиа – инспектора музеев Ломбардии.
Последующая жизнь была не менее полосатой. С одной стороны, успехи на выставках. (Самый крупный на «Парижском салоне» в 1911 г., где его окрестили «русским Роденом».) С другой – постоянная нужда. Не последнюю роль в этом сыграли женщины. Так, роман с графиней Альтенберг закончился для Эрьзи оплатой ее долгов. Сначала в Милане, затем в Ницце.
В 1913 г. через племянника Василия, которого он учил скульптуре и живописи в своей парижской мастерской, Эрьзя передает письмо в городскую управу Алатыря. В нем он сообщает о своей готовности вернуться на родину при условии, что ему предоставят надлежащее помещение для его работ. Весной 1914 г. пришел ответ. Алатырская городская дума официально приглашала Эрьзю приехать и лично наблюдать за постройкой здания, предназначенного для размещения его скульптурных работ. На эти цели ассигновалось 50 тыс. рублей (!), собранных всем миром. Увы, начавшаяся Первая мировая вынудила думу перечислить эти средства в военное ведомство. Но в мае 14‑го Эрьзя уже в России.
Полосатая жизнь
Он останавливается в Москве. Здесь в конце декабря 1914 г. снимает мастерскую в подвале Петровского монастыря. У него появились ученики: Ода Цинк, Георгий Мотовилов, Елена Мроз... С последней у Эрьзи сложились довольно близкие отношения.
Весной 1916 г. Эрьзю выселяют из мастерской за долги, а в ноябре призывают на военную службу и определяют в челюстной госпиталь. В это же время он знакомится с военврачом Г. Сутеевым – своим будущим биографом.
Все это время Эрьзя много работает. Однако за три года московской жизни ему удалось выставить лишь пять-шесть работ на двух-трех выставках. Союз русских художников относился свысока к его работам...
В 1918 г. Эрьзя вместе с Е. Мроз и племянником Василием уезжает на Урал. В 19‑м – становится директором художественной школы в Екатеринбурге.
Но спокойной жизни не получилось и здесь. Вскоре появились представители Наркомпроса. Они немедленно принялись за реформы и уничтожили даже то незначительное количество пособий, которое уцелело после Колчака: античные образцы, часть книг и т.п.
Из писем Степана Эрьзи Григорию Сутееву: «Живу так плохо, что не сумею описать... Уже два месяца не работаю, так издергали меня. Так плохо чувствую себя, что еле могу ходить. Хотелось бы выехать, но местные власти не пускают… Главное не могу работать, а без скульптуры мне нет жизни».
Вскоре приходит телеграмма от А. Луначарского: «ХУДОЖНИК ЭРЬЗЯ ПРИГЛАШАЕТСЯ НЕМЕДЛЕННО ПРИЕХАТЬ В МОСКВУ ДЛЯ ВЫЯСНЕНИЯ ЕГО ДЕЛА».