Здесь нет магазинов, а прилетающий изредка вертолет привозит на юго-восточный берег полуострова Канин только самое необходимое. Поэтому, снимаясь со стойбища, ненцы ничего не бросают.
За часа от лагеря из семи палаток и кораля (временного загона), которые я видел с борта вертолета, забросившего нас сюда, в Ненецкий автономный округ, не осталось и следа. Железные печи уложены на нарты, одежда, бытовая утварь – в тюки, деревянные лари; в последнюю очередь разобраны брезентовые палатки. Не осталось даже маленькой веревочки – все взято с собой. Члены четвертой бригады кооператива «Восход» впрягают оленей в груженые сани, упряжки соединяются, как вагончики железнодорожного состава, и весь аргиш (караван) отправляется в извилистый путь по малозаметным тропам – воргам, по труднопроходимому кустарнику – ере, по кочкам и каменным россыпям, с крутыми спусками и подъемами, бродами через горные речки, по болотной трясине. После короткого урока «вождения» и «правил дорожного движения» я хореем направляю передового оленя вслед уходящему аргишу.
В тесноте, да не в обиде
Через пять часов пути добираемся до нового стойбища. Первое, что делают все прибывшие, – распрягают оленей и ставят палатки. Потом рубят дрова и ставят на печь чайник. Через двадцать минут я пью крепкий горячий чай, и по телу разливаются блаженство и усталость. А за стенами такого ненадежного на первый взгляд жилища – снег и ветер.
Услышав звук швейной машинки, заглядываю в палатку Валерия и Нины и получаю приглашение выпить чаю. Вся семья в сборе, включая троих детей, младшему – три года. Здесь же кочующий с ними брат Нины Павел. От традиционных жилищ – чумов – в Канинской тундре отказались лет десять назад, заменив их брезентовыми палатками.
– Да, в чуме было уютнее, – говорит Нина, – но места меньше, в полный рост не выпрямишься, да и устанавливать дольше, а палатка ставится всего за десять минут.
Брезентовый дом Валеры и Нины отличается от других – он более ухоженный. Тюлевые шторы на окне, фаянсовая посуда, порядок – все это создает уют. Но 15 кв. м площади для троих взрослых, троих детей и всего их имущества – немного.
У ненецких женщин работы хватает: нарубить дров, растопить печь, принести воду, испечь хлеб, приготовить еду, заштопать и постирать. Осенью они выделывают шкуры, шьют зимнюю одежду.
Мужчины мастерят нехитрую домашнюю утварь. Но главное их дело – пасти оленей. Работа в бригаде поставлена четко. Основное стадо – около двух тысяч голов – сутки пасет один пастух, сутки – другой. На общие работы – клеймить телят, вылавливать прибившихся к основному стаду хоров (кастрированных ездовых оленей, их держат отдельно, рядом со стойбищем) – отправляются все мужчины, а майский отел принимают также женщины и подростки.
Ушла в тундру и осталась
«Дети тундры» в любом возрасте удивительно самостоятельны. Уходят за многие километры порыбачить, поохотиться, а родители не выказывают ни малейшего беспокойства. Если в это время бригада перекочует на другую стоянку, дети найдут ее сами. Ни разу я не видел плачущего ребенка. Дошкольники играют в игрушечный чум, дети постарше гоняют мяч. Вся тундра для них – бескрайнее футбольное поле, но самые увлекательные игры подсказаны природой: ловля лягушек и рыбы в реке руками или сбор гусиных яиц на омлет.
Для детей кочевников есть школы-интернаты в поселках, но многие заканчивают всего 5–7 классов, бросая учебу. Родители по-разному относятся к нежеланию детей учиться дальше. Для кого-то это дополнительные рабочие руки, которые нужны семье. Кто-то жалеет, что ребенок не получит образования, но заставлять не заставляет: ведь те ненцы, что окончили школу, бывает, уже не возвращаются: остаются в городе, поступают в техникумы, институты.
– Чаще так бывает с девчатами, – говорил мне Алексей, один из бригадиров кооператива «Восход», – а молодых парней в основном устраивает кочевой быт. Многие остаются холостыми, невест в тундре не хватает, а городских заманить обратно сложно, да и тундровые ребята не больно бойки на знакомство.
Но не все девчонки стремятся уехать подальше от оленей и чумов. Я спросил Ольгу, маленькую девочку, где ей лучше: в тундре или в школе-интернате, ведь там есть все удобства, книжки, можно смотреть телевизор.
– Не люблю интернат, – отвечала она мне. – Один раз, когда за мной прилетел школьный вертолет, даже ушла в тундру… Так и пропустила тот год.
Городские дикари
Туристические компании организуют охотничьи туры в «экзотическую девственную» тундру. Кочевников поражают эти варварские развлечения. Заезжие охотники часто и добычу с собой не берут.
Пример небрежного обращения с хрупкой северной природой приводит бригадир Геннадий: тракторную колею, оставленную тридцать пять лет назад геологоразведочной партией, до сих пор видно. Он говорит, что те, кто приезжает в тундру, не знают и не любят ее: «бурят везде, даже святые места не останавливают, скоро некуда будет прийти духам поклониться».
Когда я узнал о планах постройки нефтепровода «Харьяга – Индига», у меня возникло предчувствие надвигающейся утраты. Это же чувство я испытал, когда в поздравлении губернатора округа по случаю очередной годовщины его образования не услышал ни единого слова о поддержке оленеводов.
В обсуждении вопросов национальной культуры сплошь и рядом сказываются стереотипы освоения Севера, сложившиеся еще в советские времена, когда оленеводство воспринималось как пережиток старины, помеха для развития «главных» отраслей: добычи нефти, газа, угля.
В поезде в Москву вспоминаю своих друзей по кочевью. Удивительно: живя в маленьком сообществе (15–20 человек), затерянном в огромных пространствах тундры, они не испытывают дефицита общения или впечатлений, им неведомы тоска и депрессия. Их связывают искренние родственные и дружеские чувства, ответственность друг за друга. Они в любую погоду могут поехать в соседнюю бригаду за 50 км – просто чтобы поделиться радостью или почаевничать. Радуются простым вещам: солнцу, тундре, ветру, реке. Многие ли среди нас, горожан, способны на это?